Во время утреннего обхода я первым делом зашла к ребёнку, которого перевели сегодня ночью к нам из хирургии. Мальчик таращился на меня круглыми карими глазами, не мигая, удивительно ясным взглядом — ни транквилизаторы, ни солидная доза анестезии, полученные им ночью, казалось, не подействовали. 

— Так… Миша, да? Ну, как ты себя чувствуешь? — я присела на краешек его кровати. Полноватый симпатичный мальчик не производил впечатления сумасшедшего. 

К этому пациенту я испытывала болезненное, гадливое любопытство. За несколько лет работы в стационаре детского травматологического отделения я, конечно, всякого насмотрелась — но случай, когда привозят восьмилетнего ребёнка, который спокойно, едва ли не на глазах у родителей отрезал себе один за другим три пальца на руке, был единственным в своем роде. 

Я смотрела на мальчика, и любопытство мучало меня все сильнее, набухая отвратительным нарывом. Такое уже было однажды, когда я, гуляя в скверике неподалёку от дома, обнаружила мёртвого голубя, кишащего опарышами. Я долго стояла и смотрела на него, даже попробовала перевернуть мертвое тельце, чтобы не пропустить ни кусочка той мерзости, что так бесстыдно раскинулась на парковой дорожке. 

Я взяла здоровую руку Миши в свою. 

— Не болит? 

Миша покачал головой. Странный ребёнок. Что могло сподвигнуть его на этот дикий поступок? Что заставило мальчика не чувствовать боли и не кричать, когда лезвия резали мягкую плоть и хрупкие косточки детских пальцев? Возможно, психиатрическое обследование дало бы ответы на мои вопросы, но любопытство жгло меня изнутри, не давая возможности ждать. 

Мальчик молчал. 

* * * 

Уже пора было домой, когда я решила ещё раз заглянуть к своему маленькому пациенту, чей неадекватный поступок так меня взволновал. 

Я подхватила маленькие ножницы и, тщательно протерев их салфеткой и спрятав в рукаве, проследовала в палату, где находился Миша. К моему счастью, его сосед спал, две оставшиеся койки пустовали. 

— Так всё-таки, зачем ты это сделал? — с каким-то жадным нетерпением спрашивала я у мальчика. 

— Я... это мои... друзья были... — карие глаза опустились. 

— Кто друзья — пальцы? 

— Нет! Сначала Витя со мной поссорился во дворе, потом Коля... потом Таня... 

— Это разве повод для такого поступка? 

— Нет. Я когда себе пальцы... я представлял, что я их от себя отрезаю. Я злой был, — мальчик замолчал смущённо. 

— А теперь как ты себя чувствуешь? 

Миша сразу ответил, почти шёпотом: 

— Мне грустно сильно. 

Я погладила Мишу по чёрным волосам и, вставая, уронила на его постель ножницы из рукава. 

* * * 

Я не думала о Мише вечером, когда играла с дочкой, ужинала, ложилась спать под теплый бок мужа. 

Зато утро встретило меня колоссальными неприятностями на работе. Мишу перевели в отделение офтальмологии, но что медицина может сделать, когда ребёнок лишает себя зрения? 

Мне, к сожалению, уже не спросить у Миши, о ком он думал, когда вырезал себе глаза.