Этот человек попал в книгу Гиннесса в одном ряду с доблестными пожирателями собственных велосипедов и мучениками многосуточных поцелуев. Он дольше всех в мировой истории просидел в одиночной камере – и вышел на волю. Его срок продолжался 40 лет, 7 месяцев и 13 дней. Он был северокорейским диверсантом. Большинство диверсионных отрядов проникало в Южную Корею с моря: сухопутную границу было практически невозможно преодолеть. 12 июля 1958 года катер, на котором отряд By Ён Гака в тумане подбирался к берегу, напоролся на южнокорейскую береговую охрану в районе острова Оолун, у восточного побережья. Со шпионами в Южной Корее тогда поступали хитро: им давали возможность публично отречься от коммунизма, раскаяться в своих заблуждениях и перейти на сторону противника.
Никакой демократией в Южной Корее не пахло. О том, что творилось в тамошних тюрьмах, рассказывали страшное – Восток умеет мучить. Трое коммандос из отряда By Ён Гака сразу перешли на сторону южан. Один из них почти тотчас умер от рака – очень мучился раскаянием. By Ён Гак и трое других его товарищей на предложение отречься от Родины ответили решительным отказом. Каждый был помещен в одиночную камеру. Площадь одиночки была – 12 квадратных метров; из всей мебели – соломенный матрас. Книг и газет не давали. Ежедневно били, предварительно связав толстой веревкой. By Ён Гак не кричал. Он стискивал зубы так, что они начали крошиться и гнить: вскоре зубов не осталось.
– Почему вы не кричали?- спросил корреспондент.
– Если кричишь – значит не можешь больше терпеть,- пояснил By Ён Гак.- А если они чувствовали, что ты не можешь больше терпеть,- они совсем зверели, потому что понимали, что теперь тебя можно сломать.
Зимой его переводили в подземную камеру с цементным полом. Холод там стоял невыносимый – зимы в Корее суровые. От него требовалось только одно: подписать отречение; сразу после этого ему предлагали любую работу на выбор, жилье, деньги, свободу перемещения в пределах страны. Только одно радиообращение, одно признание того факта, что он выбрал свободу,- и всё, ворота Тэджонской тюрьмы распахиваются. Но он держался – без всякой надежды. На Родине о его судьбе ничего не знали.
О нем не упоминали на Севере – он был нелегал, диверсант, засекреченный боец. О нем не упоминали на Юге – он был пример несгибаемости, а нужен был пример предательства; плохо работала южнокорейская служба безопасности, если не могла вырвать отречение у одного человека! Троих его товарищей забили до смерти.
– Но что вы делали в камере, пока не разрешили книги?- спросил его потрясенный корреспондент.
– Есть воображение,- с вежливой улыбкой ответил By Ён Гак.- Есть память.
Невозможно представить себе, что успел передумать в своей двенадцатиметровой одиночке этот маленький железный солдат, тысячу раз, вероятно, проклявший свою живучесть. Только сверхфанатичная, непредставимо упрямая вера способна была поддерживать его в эти сорок лет – вера без всякой надежды. Приговор у него был – пожизненное. Он надеялся поначалу, что Юг падет под натиском Севера, но надежда на это была плоха – не мог же он все сорок лет верить, что придут свои… Он не знал, что с семьей. Он не знал, помнит ли его кто на Родине. Он был совершенно один – и сорок лет продолжал свое непостижимое сопротивление, которое западному человеку кажется бредом, вымыслом, пропагандистской уловкой. Зачем? Чего ради?
By Ён Гак, истощенный, колеблемый ветром, сам сумел выйти из тюремных ворот 25 февраля 1999 года.
– Что вы чувствуете сейчас?- бросились к нему американские телевизионщики.
– Я вижу свет,- тихо сказал он. Но тут же взял себя в руки: – Я чувствую глубокую благодарность к тем, кто добивался моего освобождения…
Вскоре он встретился с представителями «Международной амнистии» (организация, которая включили его в список политзаключенных). Их поразила его спокойная вежливость, деликатность и чувство юмора. Они думали увидеть жалкого, раздавленного человека. Перед ними был прежний несгибаемый борец. Первое, что ему предложили,- остаться в Южной Корее.
– Мне много раз предлагали подписать прошение о помиловании,- сказал он.- Я всегда отказывался это сделать.
Выйдя на свободу, он был поражен кофейными автоматами и кнопочными телефонами.
Весь следующий год его активно уговаривали остаться. Ему излагали новейшие экономические теории, согласно которым северокорейская экономика рухнет через десять-пятнадцать лет. Ему демонстрировали данные об экономическом росте Южной Кореи.
– Статистика, экономика – это всего только цифры,- сказал он вежливо.- Нельзя жить без великой идеи.
Этот его ответ поразил корреспондентов.
– В чем же должна быть идея?- спросили его.
– В счастье будущих поколений. В опоре на свои силы. Согласитесь, южнокорейская экономика очень зависима.
Сдвинуть его с этой точки не представлялось возможным. И то сказать – если сорокалетнее заключение, изощренные пытки и ежедневные побои не поколебали его, то чего можно ждать от кофейных автоматов?
Перед отъездом в КНДР его честно предупредили: семьи скорее всего нет в живых, а сам он скорее всего будет арестован после первого же шага по родной земле. Разведчиков, долгое время проведших в заключении на вражеской территории, не щадят. В любом случае он всегда будет на подозрении – если ему повезет и он, проживший сорок лет в южнокорейской тюрьме, не окончит свои дни в северокорейской. Он вежливо согласился, что все это возможно. И настоял на своем.
Ву Ён Гак вернулся в КНДР не в порядке процедуры обмена, а самостоятельно в сентябре 2000 года и был через неделю награждён в КНДР Национальной премией за дело объединения Родины и причислен к долгосрочным узникам совести которые так же вернулись в КНДР после продолжительного заключения на Юге которых почитают в КНДР как национальных героев.
