13.02.15. Интервью с врачом со знаменитой фотографии из Славянска.
"Через двое суток, в полночь 15 февраля, согласно минским договорённостям, в Новороссии должно закончиться кровопролитие, горьким символом которого для многих служит это фото из Славянска (см. ниже). Журналистам удалось найти изображенного на снимке мужчину, несущего на руках убитую девочку и побеседовать с ним. По профессии врач Михаил Коваленко сейчас живёт в России, но мы не называем регион, потому что бандеровцы ищут героя-хирурга.
- Михаил Георгиевич, вот известная фотография. В украинских СМИ говорили, что на ней отец дочери убегает от сепаратистов, и что эта девочка убита карателями. На фотографии вы?
- Да, это я. Откуда взялась фотография, я не знаю. А мины, которые убили эту девочку, прилетели с Карачуна. Там стояла украинская батарея, которая регулярно обстреливала город. Именно оттуда и стреляли.
- Что за события запечатлены на этой фотографии.
- Это произошло на Троицу. Мы только вернулись с женой из церкви. В это время городской водопровод уже не функционировал. В частном секторы были скважины и туда все соседи ходили за водой. Ополченцы притащили туда генератор (электричества к тому времени тоже не было). Раздалось два взрыва. Стреляли по месту, где люди брали воду. Из-за угла выбежал ополченец, несущий на руках ребенка. Кто-то крикнул: «Вон доктор!» Боец отдал девочку мне. От моего дома до больницы - 500 метров. Побежал туда. Положив её на операционный стол, понял, что ребёнок мёртв. У девочки были повреждения тазобедренного сустава, брюшной полости, головы. Потом, когда смотрел на эту фотографию, понял, что ребенок был уже мёртв. Тогда, в горячке я этого не увидел.
- Кто стрелял?
- Над городом господствует высота «Карачун». Единственная в наших краях гора. Там стояла украинская батарея, которая постоянно обстреливала город. Именно оттуда и стреляли. Да и по следам чётко видно, откуда прилетели снаряды. В Славянске ополченцы никогда по городу не стреляли, за это я могу поручиться.
- Многие украинцы, ратующие за АТО, верят, что ополченцы сами по себе стреляют.
- Человека можно убедить во многом. Мне самому приходилось неизлечимо больных убеждать в том, что они станут здоровыми. Они верили.
- Выздоравливали?
- Нет. Они умирали. Но верили.
- Михаил Георгиевич, какие у вас впечатления, воспоминания остались от начала войны?
- До той Троицы у меня ещё было ощущение, что обойдётся. По окраинам постреливали, но жертв было не очень много. Ужас начался 2 мая. Именно 2 мая колонна военных, которая занимала Карачун, расстреляла село Семёновку – небольшое, по донецким меркам, поселение, дворов примерно в двести.
Местные жители перекрыли дорогу, чтобы колонна не прошла на Карачун. Местные договорились с командиром подразделения, что бойцы выстрелят боезапас в воздух, а потом отчитаются перед начальством: расстреляли всё, пришлось вернуться. И регулярное подразделение ВСУ сделало несколько залпов в воздух, а потом просто начало стрелять по людям. На этот день как раз выдалось мое дежурство в больнице.
Это была первая настоящая бойня. К нам привезли 16 человек с огнестрельными ранениями. Такой характер увечий, тем более в таком количестве, был тогда для нас, врачей, в диковинку. Трое получили пули в брюшную полость. Один – в грудную клетку. Его мы потеряли. Остальные были ранены в ноги. В тот день мы потеряли четверых. Остальные – выжили. После этой бойни часть жителей убежала в город. Часть – осталась. Возник определённый баланс между ополчением и украинскими войсками. Ополчение заняло позицию под горой. ВСУ засели на горе.
На Славянск на начальном этапе было 4 атаки. Было много пострадавших среди мирного населения. Были и раненые ополченцы. Привозили к нам и нацгвардейцев. Мы оказывали им помощь. Очень много было артиллерийских обстрелов жилых кварталов. Разбомбили и мой дом.
Очень страшно, когда слышишь звуки взрывов, когда оперируешь раненых, а у больницы взрывы такие, что здание вздрагивает. Военные как-то к этому готовятся. Они знают, как спрятаться, как себя вести вообще. Мы этого не знаем. В тридцати метрах от больницы у меня погибла старшая операционная сестра. Один дом разбомбили с самолёта. Я сейчас поселился недалеко от аэропорта. И только спустя полгода перестал дергаться, когда слышу звук самолёта.
- Загружённость работой была большая?
- Некоторое время я вообще не выходил из больницы. Постоянно нужны были хирурги, потому что непрерывным потоком шли пострадавшие. Мы не делили людей на тех и этих. Мы оперировали всех. Бывало, что на одной койке лежит ополченец, на соседней – нацгвардеец.
- Михаил Георгиевич, как пришло решение уезжать в Россию?
- 17 июня, когда ушли ополченцы, я тоже уехал. Через три или четыре дня. Сначала в Харьков, потом в Россию. Мы узнали об уходе ополчения ровно в тот день, когда они уходили. Зашли ополченцы и сказали: «Доктора, мы уходим из города прямо сейчас. Кто хочет, может прямо сейчас уйти с нами. Садитесь в машины».
Мы все истории болезни сожгли. В ополчении в Славянске были почти все местные жители. Славянск город по донецким меркам небольшой - 120 тысяч. Представляете, что было бы с их семьями, если бы узнали об их огнестрельных ранениях ВСУ? После того, как ополчение ушло, в городе было тихо всю ночь. Какая-то абсолютная, звонкая тишина. Ни людей, ни украинских солдат. Где-то, часам к двенадцати, первые украинские военные появились в городе. Народ, естественно, попрятался. Я в это время сидел в больнице и наблюдал, как два бэтээра проехали, потом вернулись. На ночь ушли. На следующий день они опять днем появились, на ночь убежали. Только на третий-четвёртый день они начали в городе оставаться. Они такое каре из бэтээров выстраивали и внутри ночевали.
- Почему вы решили уехать?
- Это личное. Лично в меня стреляли. Из пушек, из стрелкового оружия. Пожалуй, можно сформулировать так: украинское правительство сделало всё, чтобы убить лично меня. Они меня не убили потому, что я ловкий. Не потому, что они плохо старались – они хорошо старались – а потому, что мне повезло, я смог этого избежать. И жить в стране, где правительство лично в меня стреляло, я просто не могу.
- Они считали, что находятся на враждебной территории? Они боялись?
- Да. Они до сих пор боятся. Друг рассказывал. После 18-19 часов в городе никого нет. На улицы никто не выходит. Они патрулируют город. Друг припозднился, но шёл домой до начала комендантского часа. И тут, метров в десяти от него, по асфальту очередь из автомата. Без всякого предупреждения. Он отскочил в сторону: «Что вы делаете?». А они: «Сверни и обойди». Т.е. когда к ним гражданский идёт навстречу, они боятся.
- Что вы слышали о бессудных расправах в Славянске?
- Пропадали люди. Один из моих друзей пропал. Он не был в ополчении. Просто мелкий предприниматель. Большинство мелких предпринимателей финансировали ополчение. И в августе месяце звонила его жена, вся в слезах, рассказывала, что мужа третий день, как нет и нельзя найти. Так что только среди моих знакомых два таких факта есть.
- Михаил Георгиевич, это Стрелков всех взбаламутил, или все-таки, народ сам поднялся?
- Стрелков появился в городе уже готовом к восстанию. Поэтому и «стрелковцы» почти все местные. Это было настоящее народное восстание. Поначалу люди вообще были с обрезами, охотничьими ружьями, несколько ещё немецких «шмайсеров», ППШ.… Почему люди взялись за оружие? Были массовые митинги. И после массовых митингов начали исчезать люди. Плюс все видели кадры из Корсунь-Шевченкова. Как жгли автобусы, избивали и убивали людей. Я до последнего к этому майдану относился скептически, с юмором, как и к прошлому, который был в 2004 году. Пока не началась настоящая бойня. Внезапно, как чёрт из коробочки выскочили «Правый сектор», «Тризуб» и т.д. Мы раньше о таких организациях и не слышали. Вот тогда я действительно испугался. Первый раз.
- Причина сопротивления, наверное, не в том, что вас заставляли слушать новости на украинском языке?
- Мы много лет слышали из Киева, что на Донбассе не люди, а «донбасяне», что с этими «донбасянами» разговаривать можно только языком силы, что Львов – культурная столица. При том, что у них, извините, есть театр, построенный австрийцами и нет труппы. А Донецкий академический театр поставил «Летучего голландца» и во всем мире эта постановка произвела фурор. Только это нигде в украинской прессе не отражалось. Это при том, что вся Европа была восторге от этого «Летучего голландца». Всё это тоже сыграло свою роль. Мы поняли, что с нами не будут считаться. Как они сказали: «К власти в Украине пришло правительство победителей». Не всей Украины, а победителей.
Всё, что я наблюдал на Украине, полностью описано у Фейхтвангера, у Ремарка. Я себя ощущал то одним, то другим персонажем этих романов. Только, например, в «Чёрном обелиске», герои живут в ситуации, когда хунта уже проиграла.
- Вы, можно сказать, лицом к лицу общались с нацистами, хоть и раненными. Может быть, после того, как они видели результаты своего «захиста батькивщины», узнавали про убитых детей, мирных жителей, когда рядом не было украинских телеканалов, может быть, мнение их менялось?
- Не помню, чтобы менялось. А вы знаете, мне кажется, дело не в телевизоре. Думаю, это какие-то психотропные препараты. Те нацгвардейцы, кого я видел, производили впечатление людей, находящихся под воздействием каких-то других препаратов. Возможно, фенаминовой группы. Это, видимо, была какая-то боевая фармакология. Она вызывала снижение уровня страха, болевого порога, повышение мышечного тонуса, быстроты реакции.
Довелось оперировать одного из бойцов нацгвардии, у которого было смертельное ранение. Он вел себя крайне неадекватно. Был в состоянии возбуждения. Агрессивен. Совершенно не чувствовал боли. Поднимался, садился. Выражение лица – не передать. Остекленевшие глаза, абсолютно некритическое восприятие окружающего… Может быть, это субъективно, может быть, я ошибаюсь.
Думаю, что жестокость возникает в процессе. Кто-то этому поддаётся, кто-то нет. Возьмём ту же Хатынь. Как выясняется, это делали украинцы. В СССР эту тему замяли. Но теперь известно, что Хатынь - украинское «достижение». Так и здесь. Это те же люди, с тем же поведением.
- Почему так мало людей на начальном этапе пошло в ополчение?
- Так не набирали. У меня приятель пришёл на сборный пункт. С военным билетом, кадровый офицер. У него спросили: «Дети есть?». Он сказал что двое. Не взяли. Брали холостых, молодых и отслуживших.
- Вы слышали о том, что больницы, на территориях, которые оккупированы хунтой, полны изнасилованных женщин и, даже, несовершеннолетних девочек?
- Я слышал об этом. Но сам такого не видел. А верю потому, что видел этих нацгвардейцев.
- Михаил Георгиевич, можно ли говорить о том, что украинское правительство устраивает геноцид населения Донбасса?
- Как вы оцените: мирный город, в котором находится ополчение из жителей города, правительство просто бомбит? Вместо того, чтобы разговаривать с жителями, прислать парламентёра? Почему этого не было сделано? Почему после этого начались артобстрелы города?
А фосфорные бомбы? Я видел эти ожоги. Нам шестерых привозили с такими ожогами. Я всё это видел и готов под присягой подтвердить.
Так Порошенко прислал хоть каких-то переговорщиков? Хотя бы спросить: «А вы что хотите?». Народ просто хотел чувствовать себя народом. С нами никто не стал говорить. И началась война.
- Хотели бы вы, чтобы те же артобстрелы, та же война началась в Центральной и Западной Украине. Чтоб они почувствовали то же, что ваши земляки? Чтоб они поняли, что убивать мирных жителей – плохо?
- Ни в коем случае! То, что происходит сейчас на Украине - это и есть фашизм. Поймите правильно. Донбасс – место, где людей не делили по национальному признаку. Где русский, украинец, татарин, армянин, еврей и узбек пьют коньяк за одним столом. Закусываем и рассуждаем о религии. Картина изумительная.
- А как происходит переход к мирной жизни?
- С переездом помогли друзья в России. А когда мы сюда приехали, выяснилось, что в одной из больниц города нужен и хирург и терапевт. И нас с женой взяли. Потихоньку входим в мирную колею. Лично я только пару недель, как перестал вздрагивать по ночам, дергаться от звуков свадебных фейерверков. Хочется всем пожелать мира и спокойной жизни."
|
